Гюлен и Сартр о проблеме ответственности
Две предыдущие главы были посвящены образу идеального человека, каким его видят Конфуций, Сократ и Гюлен, и той роли, которую подобные идеальные люди играют в управлении государством или нацией или же в качестве общественных лидеров. В заключение мы пришли к выводу, что все три мыслителя – гуманисты в самом широком смысле слова. Прежде всего потому, что они искренне преданы идее, согласно которой люди способны взрастить в себе моральный и интеллектуальный идеал, а человеческое общество способно на продвижение к прогрессу в качестве единого целого на коллективном уровне, и образование – это главный механизм, посредством которого этого можно добиваться. Вся дискуссия двух предыдущих глав опирается на фундаментальное убеждение относительно человека, о котором Гюлен говорит в своих трудах и которое он утверждает во всем своем творчестве: это идея ответственности человека за весь мир.
Ответственность человека за мир, за свою собственную жизнь и жизни других людей, за общество и за будущее – это постоянная тема для обсуждения на протяжении веков, с тех пор как существует гуманизм, и тема многих религиозных дискуссий. По сути, центральные принципы гуманизма в том, что касается власти, возможностей, способностей и красоты человека, индивидуальности и коллективности, не имеют смысла или, по крайней мере, оказываются уязвимыми перед обвинениями в моральной пустоте, если их не сопровождает твердая вера в человеческую ответственность в мире и за мир. Утверждение человеческой власти и возможностей в мире, но не человеческой ответственности за употребление этой власти в создании частей мира, отвечающих на вторжение в них человека, кажется в лучшем случае нелогичным, а в худшем – циничным.
Гуманистическая философия, т. е. вера в возможности и способности людей быть зодчими мира в имеющем смысл плане, была, следовательно, той основой, опираясь на которую народы и общества создали некоторые из лучших человеческих достижений. Столько чудес в искусстве, литературе, архитектуре, социальной и политической философии и их применении, в медицине и других областях существуют потому, что люди поверили в свои возможности создавать новые вещи, развивать новые перспективы и добиваться новых прорывов. Некоторые считали, что силы для достижения этого дарованы им Богом или богами, и рассматривали свои труды и успехи как поклонение перед Господом. Другие рассматривали свои силы и возможности с нерелигиозной точки зрения. В обоих случаях люди использовали эти силы, откуда бы они ни проистекали, а также свою ответственность за использование этих сил на благо общества.
Для заключительного диалога в этой книге, в главе, посвященной проблеме ответственности, в качестве партнера Гюлена я могла бы избрать любого из большого количества гуманистов, представленных как в западной, так и в восточной традициях. Многие философы, государственные деятели, теоретики и мыслители самых разных культур на протяжении веков размышляли о теме ответственности и в разной степени излагали эти размышления в своих трудах. Даже среди тех, кто признает с теологической точки зрения существование Всемогущего, Всезнающего, Предопределяющего Бога, есть те, кто утверждает в значительной степени постулат человеческой ответственности за этот мир (Гюлен сам, кстати, попадает в эту категорию). Однако для последнего диалога я хотела бы избрать главного представителя одной из самых влиятельных философских школ двадцатого столетия, того, кто более, нежели кто-либо еще, защищал идею ответственности человека буквально за все. Этот человек – Жан-Поль Сартр, представитель экзистенциалистского направления философской мысли.
И здесь возникают вопросы относительно этого выбора. Это вполне законные вопросы, с которыми следует разобраться прежде, чем мы продолжим наши сравнения.
Во-первых, может показаться проблематичным сравнение Гюлена с таким атеистом, как Сартр. Каким образом могут быть созвучны или участвовать в диалоге атеист, с одной стороны, и мусульманский богослов, с другой? Почему мы должны так стремиться к какому-либо диалогу между ними? Атеисты и теисты, особенно монотеисты, взаимно отрекаются друг от друга и, таким образом, в диалоге не заинтересованы. Однако именно это и является причиной того, почему такой диалог обязателен и необходим, пусть даже только заочный, на страницах книги.
С самого рождения свободная натура человеческого сознания считает, что атеисты и монотеисты, все оттенки веры или безверия, лежащие между ними, будут продолжать существовать в мире, как они существуют сейчас и, вероятно, будут существовать всегда. Взаимные отрицания атеистов и верующих не служат ничему, кроме разрушения мирного сосуществования в сегодняшнем глобализованном и ошеломляюще разнообразном мире. Мы не можем позволить себе допускать, чтобы взаимные отрицания становились или оставались нормой среди людей, которые не согласны друг с другом в вопросах веры. Мы должны поощрять диалог даже среди тех, кому нечего, или кажется, что нечего сказать друг другу.
Во-вторых, Гюлен сам открыто критикует Сартра и экзистенциализм. В «Статуе наших душ» Гюлен помещает экзистенциализм в длинном списке сбившихся с пути «измов», которые прокатились по Турции и по всему Западу в конце девятнадцатого столетия и на протяжении двадцатого. Этот список включает взгляды Дюркгейма, марксизм, ленинизм и маоизм. Гюлен говорит о турецкой молодежи в этот период:
«Кое-кто утешался мечтами о коммунизме и диктатуре пролетариата, другие погрузились во фрейдистские комплексы, кто-то утратил разум, подчинившись экзистенциализму и спутавшись с Сартром, иные рьяно отстаивали Маркузе; кто-то предпочел провести жизнь, изучая Камю …»[1].
Гюлен явно не является горячим сторонником экзистенциализма и двух его основных поборников, Сартра и Камю. Тогда каким же образом и почему нам следует приглашать Сартра в знаковую беседу об идеях Гюлена, если сам Гюлен придерживается столь низкого мнения об идеях Сартра? Это просто наш первый вопрос, но сформулированный по-другому. Гюлен отрекается от экзистенциалима по многим пунктам. Сартр, если бы он был жив, не согласился бы со многими идеями Гюлена.
И опять же это не является препятствием к диалогу между ними. Если же это все-таки препятствие к диалогу, то тем самым серьезно подрывается сама идея диалога, ключевая для движения Гюлена, поскольку это будет означать, что только те, кто по большей части согласны друг с другом, могут вести диалог. Искренние отношения и взаимное уважение могут существовать между людьми, которые не согласны с точкой зрения друг друга, как это мы видим у Гюлена относительно Сартра, такое бывает между любым верующим и искренним атеистом.
Более того, Гюлен может выполнить свой долг в качестве мусульманского ученого, которому Кораном предписано порицать атеизм и отрицать идеи атеизма, хотя он все же будет уважать атеиста просто за то, что тот – человек, обладающий прирожденной ценностью и достоинством.
Диалог – это средство, благодаря которому мы поддерживаем нашу сосредоточенность на человечности в других, даже когда (или, возможно, именно тогда) мы категорически не согласны с их идеями. Искать общее среди радикальных различий – это доказавшая свою правоту стратегия для мирного сосуществования среди людей, которые расходятся по большинству вопросов.
Эти трудные диалоги могут, надо признать, оказаться самыми важными из всех. Так что, имея это в виду, давайте обратимся к Сартру и Гюлену, чтобы посмотреть, какие связи существуют (и существуют ли они вообще) между их идеями.
Идеи Сартра и экзистенциализма в целом пострадали от избыточной популярности, которой пользовался экзистенциализм как философское течение в середине ХХ века. Если говорить откровенно, то следует признать, что он стал настолько популярен как философия, особенно во Франции, но, разумеется, и на всем Западе, что превратился просто в модное увлечение. Экзистенциализм распространялся в повседневности теми, чьи интерпретации отражали скорее популярное, «массовое» понимание его идей, а не последовательное и тщательное изучение главных его положений, изложенных в трудах многих последователей этой философской школы. Все это осложняется, кроме того, еще и тем, что большинство экзистенциалистов согласны друг с другом далеко не по всем позициям, или же вообще по всем позициям в некоторых случаях. Большинство людей считают Сартра, одного из более плодовитых писателей этой философской школы, главным интерпретатором всей теории экзистенциализма, и эту позицию он отчасти сам признает в определенные моменты своего творчества.
Сартр прекрасно сознавал существование ограниченных и часто абсолютно ошибочных толкований экзистенциализма и утверждений в популярной культуре об этой школе мысли в целом. Он обращается к этим темам в эссе, которое обычно называют «Экзистенциализм – это гуманизм», или просто «Экзистенциализм». Это часть большой его работы, опубликованной в 1957 году под названием «Экзистенциализм и человеческие эмоции». В этом отрывке Сартр указывает на главные ошибки, которые допускают люди, истолковывающие экзистенциализм или определяющие его главные утверждения о человеческой реальности. Анализируя его защиту экзистенциализма против этих проблематичных обвинений, мы обнаруживаем его видение человеческого существования в мире, которое заметно отличается от привычных для нас толкований экзистенциализма.
Сартр формулирует тему человеческой ответственности, которая вдохновляет страстное действие и серьезное утверждение человеческой способности формировать мир. Сартр останавливается, не доходя до употребления термина «долг» при описании отношения человека к миру, который он может формировать. Однако дух этого слова присутствует здесь, пусть даже его самого и нет. Те, кто выбирает жить в мире и не принимает на себя ответственность за него, не живут человеческой жизнью, и это просто трусы.
Это утверждение, вместе с целым рядом ему подобных, формирует стержень его идей, которые, как оказалось, весьма и весьма созвучны избранным темам в творчестве Гюлена.
Сартр суммирует обвинения против экзистенциализма в самом начале эссе, затем он дает свое определение и защищает эту версию. Объясняя базовые компоненты экзистенциализма, он отвечает на наиболее встречающиеся обвинения, направленные против этого философского течения. Эти обвинения просты и хорошо известны, они основаны на популярном понимании экзистенциализма: поощрение пассивности, или квиетизм; описание всего уродливого в жизни и получение удовольствия от этого; отрицание серьезности человеческих начинаний. То есть, люди критикуют и отвергают французский атеистический экзистенциализм, поскольку интерпретируют его как некую разновидность нигилизма, или восхваления «ничто». В конце концов, ничего не существует – ни Бога, ни абсолютных ценностей, ни какого-либо твердо установленного или сущностного значения жизни людей. Следовательно, нет никакого смысла в общественной или политической активности, в том, чтобы предпринимать какие-либо шаги, направленные на то, чтобы улучшить мир или добиться прорыва в познании.
Сартр отвергает такое понимание экзистенциализма и даже слегка насмехается над ним, а затем, отвечая на эти обвинения, дает четкое определение экзистенциализма. Он говорит, что все варианты экзистенциализма, и христианский и атеистический, выступают с одним общим утверждением: существование предшествует сущности. Сартр как защитник атеистического направления утверждает, что для его версии экзистенциализма это утверждение особенно верно. «Сущность» здесь означает цель, значение или натуру. Большинство неодушевленных предметов создано для того, чтобы осуществить цель или значение, которое существует в умах их создателей. Нож для резки бумаги, например, появляется после того, как его создатель изобретает и изготавливает его в ответ на потребность, цель или предназначение, которое было у создателя для ножа для резки бумаги. Изобретателю требуется нечто, чтобы резать бумагу, но нет ничего, что могло бы делать это, поэтому он создает нож для резки бумаги, предназначение и цель существования которого, – резать бумагу. Его сущность предшествовала его существованию.
Большинство людей, говорит Сартр, думают о Боге и его отношении к людям примерно так: Бог создал людей, чтобы они осуществляли Его предназначение, и их значение привязано к этому предназначению и этой цели. Их сущность предшествует их существованию, как и у ножа для резки бумаги. Цель, предназначение и натура предопределены их создателями в обоих случаях. Сущности обретают существование и, в том случае, когда это касается людей, стремятся узнать о своем предназначении, чтобы обрести счастье.
Однако Сартр – атеист, и это означает, что для него нет Бога, в ком человеческое значение, предназначение и натура – «сущность» человека – живут до того, как Он создаст самих людей. Поскольку Бога не существует, люди просто появляются на свет, вначале вброшенные в существование, а их сущность проявляется позже. Для людей существование предшествует сущности, и это первый принцип экзистенциализма. Сартр объясняет:
«Что это означает – «существование предшествует сущности»? Это означает, что человек сначала существует, встречается, появляется в мире, и только потом он определяется.
Для экзистенциалиста человек потому не поддается определению, что первоначально ничего собой не представляет. Человеком он становится лишь впоследствии, причем таким человеком, каким он сделает себя сам. Таким образом, нет никакой природы человека, как нет и Бога, который бы ее задумал. Человек просто существует, и он не только такой, каким себя представляет, но такой, каким он хочет стать. И поскольку он представляет себя уже после того, как начинает существовать, и проявляет волю уже после того, как начинает существовать, и после этого порыва к существованию, то он есть лишь то, что сам из себя делает. Таков первый принцип экзистенциализма»[2].
Значит, не существует предопределенного назначения или цели для жизни человека или людей, поскольку нет Бога, который замыслил бы это. Люди просто существуют, вброшены в существование, и они должны сами для себя создавать свою цель, предназначение и натуру.
Уже в этом первом принципе экзистенциализма мы видим те семена ответственности, которые Сартр вкладывает в свою философию человека, поскольку люди обретают существование как мыслящие существа и, по мере осознанного развития, обретают самосознание. Сартр продолжает:
«Человек, прежде всего, существует, потому что человек – существо, устремленное к будущему и сознающее, что оно проецирует себя в будущее. Человек – это прежде всего проект, который переживается субъективно, а не мох, не плесень и не цветная капуста. Ничто не существует до этого проекта, нет ничего на умопостигаемом небе, и человек станет таким, каков его проект бытия.
…Но если существование действительно предшествует сущности, то человек ответствен за то, что он есть. Таким образом, первым делом экзистенциализм отдает каждому человеку во владение его бытие и возлагает на него полную ответственность за существование»[3].
Два важных момента для нашей дискуссии содержатся в этом отрывке. Во-первых, ответственность, о которой говорит Сартр, простирается за пределы одной-единственной человеческой личности и ложится на всех людей. Это утверждение привязано к тому, как Сартр понимает субъективность. То есть, во все времена люди привязаны к миру, к человеческому миру, к миру людей. Мы никогда не можем выйти за пределы этого мира, за пределы нашей собственной «человечности», наружу, к «объективному» видению в изоляции от мира и от других людей. Мы все существуем, по своей природе, в одном мире с другими людьми, как часть этого мира, в общей человеческой сути. Следовательно, когда мы совершаем выбор в нашей жизни и принимаем ответственность за создание наших жизней, мы создаем не только для себя одних: мы создаем для всех, поскольку мы привязаны ко всем, связаны со всеми. Мы укоренены в субъективности. Выбрать – значит выдвинуть выбор не только для одного из нас индивидуально, но для всех. Сартр говорит:
«Нет ни одного нашего действия, которое, создавая из нас человека, каким мы хотели бы быть, не создавало бы в то же время образ человека, каким он, по нашим представлениям, должен быть»[4].
Второй важный пункт из длинной цитаты, приведенной выше, затрагивает то определение, которое Сартр дает человеку. В приведенной цитате он говорит, что человек отличается «ото мха, плесени или цветной капусты». Люди – это не просто объекты среди других объектов, оставленные на милость судьбы, капризов слепых телесных инстинктов, рока или погоды. Ниже в том же эссе он формулирует это еще более четко. Сартр говорит о теории экзистенциализма:
«Наша теория – единственная теория, придающая человеку достоинство, единственная теория, которая не делает из него объект. Всякий материализм ведет к рассмотрению людей, в том числе и себя самого, как предметов, то есть как совокупности определенных реакций, ничем не отличающейся от совокупности тех качеств и явлений, которые образуют стол, стул или камень. Что же касается нас, то мы именно и хотим создать царство человека как совокупность ценностей, отличную от материального царства»[5].
Здесь Сартр отделяет экзистенциализм от материализма, который Гюлен и другие мыслители с религиозным видением мира решительно отвергают – или как симптом духовной болезни, аспект атеизма, или как механистическое изложение человеческой жизни. Сартр тоже отвергает его, хотя и использует при этом иную аргументацию.
Экзистенциализм Сартра не позволяет людям быть на уровне камня, стула или мха. Вместо этого Сартр настаивает, что люди представляют собой нечто гораздо большее, и не потому, что они созданы Богом с какой-то целью или предназначением, но потому, что с самого рождения мы четко проявляем в своей жизни способность к сознанию, самосознанию и самопознанию, что отличает нас от любых других живых существ. В отличие от других живых существ, мы мыслим, в полном декартовском смысле этого слова, что включает в себя саморазмышления, или мысли о себе. В этом и заключается категорическое различие между людьми и прочими живыми существами.
Более того, благодаря именно этой сфере в человеческом существовании зарождаются и появляются на свет ценности, идеалы и значения. Будучи людьми в этом плане, укорененными в человеческой субъективности, мы должны сказать себе в начале каждого действия, если только мы честны перед собой и ответственны перед миром: «И каждый человек должен себе сказать: действительно ли я имею право действовать так, чтобы человечество брало пример с моих поступков?»[6]. Сартр говорит, что не задавать себе этот вопрос, значит жить, как он это называет, в «дурной вере» в себя и во весь мир.
И очевидно, что депрессивный, усталый, пассивный и изолированный человек – это вовсе не тот, кого имеет в виду Сартр, как того, кто принимает на себя ответственность за себя самого и за мир. Иной человек отказывается от ответственности за свою собственную жизнь, а также за жизни других, устало всплескивая руками: «Что здесь можно сделать? Да ничего!» Напротив, по Сартру, сделать можно очень многое! Более того, мы единственные, кто может это сделать, и мы «делаем это», даже если просто сидим и говорим, что не делаем ничего, и отрицаем свою ответственность, утверждая, что были рождены такими, или ничего не могли с этим поделать, или просто так распорядилась судьба.
Отстраненная пассивность – это результат философии, которая отдает жизнь человека в распоряжение судьбы и материалистического детерминизма. Экзистенциализм, с другой стороны, отказывается от фатализма и материалистического детерминизма и рассматривает всю человеческую жизнь как арену для деятельности и ответственности. Корень их лежит в утверждении, что нет никого, кроме нас; мы станем такими, какими сами сделаем себя; и мир будет таким, каким сделаем его мы, не больше и не меньше.
Сартр уделяет большую часть своего эссе описанию «знаков» жизни, которая проходит в полном осознании ответственности и действий, и он отмечает их тремя словами: тревога, заброшенность и отчаяние. Неверно истолкованные, эти концепции приносят нам депрессию и пассивность. Понятые правильно, они показывают нам, что мы находимся в мире, пытаясь осуществить свои лучшие планы для себя и для мира в целом.
Под словом «тревога» Сартр понимает просто то ощущение, которые испытывает человек, живущий при полном осознании своей ответственности. Он пишет:
«Что понимается под тревогой. …А это означает, что человек, который на что-то решается и сознает, что выбирает не только свое собственное бытие, но что он еще и законодатель, выбирающий одновременно с собой и все человечество, не может избежать чувства полной и глубокой ответственности. Правда, многие не ведают никакой тревоги, но мы считаем, что эти люди прячут это чувство, бегут от него»[7].
Оба эти поступка, стремление сбежать от самого страдания и стремление отказаться от всей идеи ответственности, по мнению Сартра, представляют собой «дурную веру». Он утверждает, что любой, кто стоит на позиции лидера, знаком с этим страданием. Например, таков военный человек, командующий, который решает, вести ли ему своих солдат в битву, зная, что от его решения зависят жизни подчиненных ему людей. Конечно, он может избежать ответственности и передать решение на уровень своих собственных командиров, заявляя, что, посылая людей сражаться, он просто выполняет приказы. Сартр, однако, говорит, что именно командующий интерпретировал эти приказы и решал, подчиняться им или нет. Следовательно, он отвечает за свой выбор.
Не испытывать тревоги на его месте – значит не принимать на себя ответственность. Более того, ощущение страдания не позволяет командующему оставаться пассивным. Он все равно должен выбирать, посылать солдат сражаться или нет. Его тревога – это далеко не повод для бездействия, напротив, она является необходимым условием его действия. Сартр говорит об этой тревоге: «Это не барьер, отделяющий нас от действия, но часть самого действия»[8].
Заброшенность – это тоже очень просто, говорит Сартр. Он пишет, что, говоря о заброшенности, «мы хотим сказать только то, что Бога нет и что отсюда необходимо сделать все выводы»[9].
Сартр отрицает существующую на Западе модернистскую тенденцию заявлять о своем атеизме, но все же продолжать действовать так, словно трансцендентный мир моральности, цели и предназначения все равно существует. В подобной схеме Бог предстает как вышедшая из моды концепция, которую следует отбросить, Но при этом все же концепции и предназначения, проистекающие из признания существования Бога, могут каким-то образом иметь ту же первичность, что и при признании существования Бога, так что общество может спокойно продолжать двигаться вперед. Сартр считает это не только нелогичным, но и безответственным. Он пишет:
«Экзистенциалисты, напротив, обеспокоены отсутствием Бога, так как вместе с богом исчезает всякая возможность найти какие-либо ценности в умопостигаемом мире. Не может быть больше блага a priori, так как нет бесконечного и совершенного разума, который бы его мыслил. И нигде не записано, что благо существует, что нужно быть честным, что нельзя лгать; и это именно потому, что мы находимся на равнине, и на этой равнине живут одни только люди.
Достоевский как-то писал, что «если Бога нет, то все дозволено». Это исходный пункт экзистенциализма. В самом деле, все дозволено, если Бога не существует, а потому человек заброшен, ему не на что опереться ни в себе, ни вовне. Прежде всего, у него нет оправданий»[10].
Здесь ключевой является последняя фраза, и ее очень легко упустить. Сартр не говорит, что мы можем делать все, чего пожелаем, поскольку, раз Бога нет, ничто не имеет божественно определенной ценности, и не существует самого понятия Добра. Вместо этого он говорит, что когда мы живем в полном осознании этих фактов, мы отчетливо видим, что мы сами, а не Бог, отвечаем за все.
У нас нет духовного прибежища – мы не можем уступить права на события нашей жизни «воле Господней», или «Божественному плану», или еще чему-нибудь подобного рода. Мы сами решаем, что есть добро и что есть ценность, а не Бог. Мы испытываем тревогу, которая приходит при подобной точке зрения, невероятную ответственность за все, и то чувство заброшенности, которое есть наш удел в этом мире. Не чувствовать всего этого, или пытаться не испытывать это, значит «находить оправдания» самому себе.
Сартр заходит так далеко, что говорит, что если даже Бог существует, то при этом ситуация, в которой находится человек, не изменяется. В эссе он приводит несколько примеров людей верующих, которые живут так, словно Всевышний определил для них их жизненный путь, или если ценности, которыми они живут и которые избрали, твердо укоренены в Боге: женщина, которая слышит духовные голоса, подсказывающие ей, как поступать; студент, который получает жизненные наставления от Бога через посредство священника; верующий католик, который действует, основываясь на Божественных знамениях; и иезуит, который видит руку Господа в обстоятельствах своей жизни. Во всех этих случаях, говорит Сартр, люди избегают ответственности, и не потому, что они осмеливаются верить в Бога, но потому, что они отказываются видеть свою собственную ответственность в своей вере.
Они не видят, что они сами определяют, что является, а что не является божественным знамением, приходят ли слышимые ими голоса от Бога или от дьявола, прав ли священник, как интерпретировать священные тексты и так далее. Даже если Бог существует и посылает ангелов, чтобы те говорили с нами, даровали нам откровение, которое мы записывали бы буквально, мы сами именно те, кто определяет, стоит ли прислушиваться к ангелам и как интерпретировать откровения, которые они приносят нам. В конце концов, ответственность все равно лежит на нас. Мы не можем искать для себя оправданий, и мы не можем сорваться с крючка.
В конце своего эссе Сартр объясняет, что экзистенциализм не тратит времени на защиту атеизма, главным образом потому, что, в конце концов, это не имеет никакой разницы в том, что касается человеческой ответственности. Он говорит:
«Экзистенциализм – не такой атеизм, который растрачивает себя на доказательства того, что Бог не существует. Скорее он заявляет следующее: даже если бы Бог существовал, это ничего бы не изменило. Такова наша точка, зрения. Это не значит, что мы верим в существование Бога, – просто суть дела не в том, существует ли Бог»[11].
В любом случае мы сами отвечаем за мир, наши ценности, наше предназначение и наши цели. Этого нельзя избежать, и попытаться сделать это значит жить «в дурной вере» с миром.
И, наконец, под «отчаянием» Сартр подразумевает, что мы должны действовать в этом мире, принимая на себя полную ответственность и при этом даже не зная, принесут ли наши действия желаемые результаты. Мы не можем, как Гегель, полагаться на трансцендентный Geist (дух — прим. ред.), который ведет историю к все более высоким целям наших действий. Равным образом мы не можем полагаться на врожденное добро в человеке, на то, что Истина вездесуща, или на какие-нибудь аналогичные постулаты для того, чтобы иметь гарантии, что наши действия принесут желаемые плоды. Ничто нельзя гарантировать, говорит Сартр:
«Ведь человек свободен, и нет никакой человеческой природы, на которой я мог бы основывать свои расчеты. …Я не могу быть уверен, что товарищи по борьбе продолжат мою работу после моей смерти, чтобы довести ее до максимального совершенства, поскольку эти люди свободны и завтра будут сами решать, чем должен быть человек. Завтра, после моей смерти, одни, может быть, решат установить фашизм, а другие окажутся такими трусами, что позволят им это сделать. Тогда фашизм станет человеческой истиной; и тем хуже для нас. Действительность будет такой, какой ее определит сам человек»[12].
У нас нет никаких гарантий, что наши действия будут приносить свои плоды и после нашей смерти, когда мы уже не будем присутствовать при этом. Кто-то, может быть, скажет, что одного этого достаточно для оправдания бездействия и пассивности, и спросит, почему стоит вообще делать что-то, если возможно, что наши действия останутся бесплодными. И опять же Сартр говорит, что мы несем ответственность. Мы остаемся ответственными за весь мир, пусть даже мы ограничены собственной смертностью. Поэтому мы и испытываем отчаяние. Сартр пишет:
«Значит ли это, что я должен предаться бездействию? Нет. Сначала я должен решить, а затем действовать, руководствуясь старой формулой: «Нет нужды надеяться, чтобы что-то предпринимать». Это не означает, что мне не следует вступать в ту или иную партию. Просто я, не питая иллюзий, буду делать то, что смогу. Например, я задаюсь вопросом: осуществится ли обобществление как таковое? Я об этом ничего не знаю, знаю только, что сделаю все, что будет в моих силах, для того чтобы оно осуществилось. Сверх этого я не могу ни на что рассчитывать.
Квиетизм – позиция людей, которые говорят, что другие могут сделать то, чего не могу сделать я. Учение, которое я излагаю, прямо противоположно квиетизму, ибо оно утверждает, что реальность – в действии. Оно даже идет дальше и заявляет, что человек есть не что иное, как его проект самого себя. Человек существует лишь настолько, насколько себя осуществляет. Он представляет собой, следовательно, не что иное, как совокупность своих поступков, не что иное, как собственную жизнь»[13].
Поэтому, как и тревога, отчаяние есть условие наших действий и не может быть оправданием бездействия, если мы остаемся ответственными за мир.
Этот отрывок представляет нам образ людей, которые полностью отдаются тем задачам, которые надо выполнить; тем проектам и планам, которые они твердо решают осуществить в самой полной мере. При этом они совершенно четко сознают, что нет никаких гарантий, что эта работа будет завершена, но знают также, что они отвечают за весь мир, несмотря на тревогу, чувство заброшенности и отчаяние.
Очень важно отметить, что обладать чувством ответственности и испытывать тревогу, чувство заброшенности и отчаяние не приравнивается к жизни, полной страданий. Сартр заходит так далеко, что говорит, что экзистенциализм – это разновидность оптимизма, хотя и жестковатого. Жизнь, прожитая с чувством ответственности, неизбежно требует жертв и страданий, но это не следует приравнивать к ощущению несчастности и депрессии длиной в целую жизнь.
Жизнь, прожитая с чувством ответственности, – это жизнь, наполненная действием, достижениями, осуществлением проектов, жизнь мощного созидания. Это воистину сотворенная жизнь и сотворенный мир, и они сотворены нами, людьми, которые и отличаются от всех прочих своим самосознанием и нашей внутренней сферой оценок и совести. Большинство людей, разумеется, приходит в ужас от такой сотворенной или изобретенной жизни. Они не хотят принимать полную ответственность за свою жизнь и за мир и вместо этого предпочитают сделать ответственными за свою жизнь судьбу, Бога, обстоятельства, природу или биологию. Представив себе ужас своей ответственности, они сбегают в дурную веру и нападают на школу мысли, которая утверждает их ответственность.
Сартр был общественным и политическим деятелем, философом, преподавателем, солдатом и активным гражданином, так что прожитая им жизнь полностью соответствовала его идее ответственности. В конце своего эссе Сартр пишет:
«Итак, мы, кажется, ответили на ряд обвинений. Как видите, экзистенциализм нельзя рассматривать ни как философию квиетизма, ибо экзистенциализм определяет человека по его делам, ни как пессимистическое описание человека: на деле нет более оптимистического учения, поскольку судьба человека полагается в нем самом. Экзистенциализм – это не попытка отбить у человека охоту к действиям, ибо он говорит человеку, что надежда лишь в его действиях, и единственное, что позволяет человеку жить,– это действие. Следовательно, в этом плане мы имеем дело с моралью действия и решимости»[14].
Гюлен отвергает Сартра вовсе не из-за его взглядов на проблему ответственности. Фактически у Гюлена и Сартра много созвучного по этой теме, пусть даже они расходятся во мнениях практически по всем остальным вопросам. Как мусульманин, чьи идеи полностью укладываются в исламский контекст, Гюлен говорит о проблемах человеческого фактора и ответственности в мире таким образом, что это созвучно почти всем теологам великих монотеистических религий, которые обращаются к этим темам. По сути, эти темы предоставляют возможность для обширных дискуссий, анализа и дебатов на протяжении столетий во всех великих религиях, которые говорят о наличии всемогущего, всезнающего Бога. Суть вопроса здесь заключается в примирении, гармонизации воли Бога и провидения с человеческой волей и действиями, с другой.
Большинство теологов-монотеистов, особенно те, кто признает идею вечной награды и вечного наказания, не отрицают свободной воли человека, потому что делать это означает отрицать ответственность человека за его действия. Это, в свою очередь, ставит вопрос о справедливости вечного рая или ада в качестве «награды» за действия человека, тезиса, общего для христианства и ислама. Если люди не обладают свободной волей, как их можно наказывать или вознаграждать за их действия? С другой стороны, утверждение о наличии полноценного и свободного «человеческого фактора», кажется, подрывает идею божественного провидения. Бог не является высшим правителем мира, если люди со своей свободной волей изберут для этого мира иной путь.
Итак, это внутреннее противоречие между Божественным провидением и свободной волей человека привлекает к себе изрядное внимание в теологических кругах, и попытки снять это напряжение или, по крайней мере, умерить его, многочисленны и разнообразны во многих религиозных направлениях.
(Источник идей Гюлена можно найти в ханифитско-матуридийской религиозной традиции, которая, равно и как некоторые направления религиозной мысли в иудаизме и христианстве, стремится гармонизировать проблемы божественного провидения и свободной воли человека, заявляя о существовании некоего божественного плана, который основывается на том, что Господь заранее знает, какой выбор сделает человек. – Прим. авт.).
У нас нет необходимости обсуждать здесь эти идеи подробно, достаточно просто сказать, что этот вопрос остается на заднем плане, когда Гюлен излагает свою точку зрения на ответственность человека в мире. Например, он никогда не говорит, как Сартр, что человек полностью отвечает за тот мир, который существует в истории, поскольку это подорвало бы идею божественного провидения и предопределения, во что он твердо верит. Гюлен в своих проповедях говорит о понимании Бога в исламе, всемогущем и всезнающем Боге, который сотворил небо и Землю и знает все. Вся реальность и существование представляют собой то, каковы они есть, благодаря божественному предопределению, и за пределами этого предопределения нет ни реальности, ни существования. Это определение веры присутствует в каждом заявлении об ответственности человека, которое делает Гюлен, и именно в этом скрывается та фундаментальная разница между мировоззрениями Сартра и Гюлена, которую невозможно сгладить.
Гюлен говорит об этом вопросе, однако, так, что это открывает нам несколько моментов, которые помогают понять, как он может говорить об «осознании ответственности» так, как он это делает в «Статуе наших душ» и в других трудах. Он говорит об этом предмете, используя ключевое слово, которое надо перевести как «наместник» или «наместничество». Использование этого слова уже показывает, что он использует тонкий баланс в том, что касается божественного провидения и свободной воли человека. «Наместничество», разумеется, означает управление, владычество и ответственность. Одновременно это подразумевает передачу ответственности от высших властей, возможно даже, оформленную неким указом.
Здесь мы видим, в сконцентрированном виде, концепцию Гюлена, да и многих других теологов – представителей монотеистических религий, перед которыми стоит трудная задача примирить идеи божественного провидения и свободной воли человека. Всемогущий и всезнающий Господь своим повелением сотворил бытие таким образом, что на человеческий мир в этом бытии оказывает влияние человеческий фактор. Люди или выполняют эту возложенную на них миссию, или нет, и отвечают за последствия своих поступков в этой жизни и в следующей. Как бы то ни было, бесконечные и поэтому загадочные (поскольку наш конечный разум не может охватить бесконечность, но, тем не менее, может быть призван ею) планы Господа для этого мира и всего бытия осуществляются. Опять же здесь мы видим попытку деликатного баланса, который, может быть, и не разрешит полностью напряжение между божественным провидением и свободной волей человека, но он, вероятно, – лучшее из того, что может быть сделано для сохранения серьезного места человеческого фактора и ответственности в мире, что и является предметом нашего рассмотрения.
Гюлен основывает свой тезис о наместничестве на строке Корана: «Я поставлю на земле наместника» (Св. Коран, 2:30)[15]. В качестве наместников люди являются божественными представителями в этом мире. Гюлен говорит:
«Если люди – наместники Господа на Земле, любимейшие из всех Его созданий, суть и субстанция бытия во всей его полноте и ярчайшее зеркало Создателя, – а нет сомнения, что это так и есть, – тогда Божественный Творец, что прислал людей в этот мир, даровал нам право, дозволение и способность открывать истины, сокрытые в душе вселенной, открывать скрытую силу, мощь и потенциал, использовать все для его цели и быть представителями свойств, которыми обладает Он, таких, как знание, воля и мощь»[16].
Здесь мы видим, как Гюлен осторожно балансирует, о чем мы говорили выше. Он с уверенностью утверждает человека одновременно и как творение, и как зеркало Бога. Люди одновременно – творение и отражение, подчиняющиеся Создателю и одновременно являющиеся представителями того же самого создателя. Такова позиция наместника: всегда подчиняться воле Господа и всегда, согласно той же воле, являться Его представителем и выполнять Его работу в этом мире, используя внутренние возможности, которые, в свою очередь, суть отражения возможностей Господа. Гюлен далее разъясняет принцип наместничества человека:
«Наместничество человека, его служение в этом смысле Создателю происходит в чрезвычайно широкой сфере, которая охватывает действия от веры в Него и поклонения Ему до понимания тайн внутри вещей и причин природных явлений, позволяющих, следовательно, вмешиваться в природу… Эти настоящие люди пытаются осуществлять свою свободную волю конструктивным образом, работая с миром и развивая его, защищая гармонию между бытием и человечностью, пытаясь вознести цвет, форму и дух жизни до более человечного уровня, оставаясь в рамках приказов и установлений Создателя. Такова истинная натура наместника, и в то же время именно здесь можно обрести значение того, что же это такое – быть слугой и возлюбившим Господа»[17].
Здесь стоит отметить рамки действий человека в роли наместника, что включают в себя религиозное признание и поклонение, научное познание мира природы, образ «вмешательства» в природный мир или манипулирование им для благих целей и улучшение человеческой жизни еще более богатым и более гуманным образом. В качестве наместников люди ответственны за все это. Они отвечают перед Богом, подобно полевым агентам, за выполнение своего долга в этих сферах.
Гюлен подробно говорит о человеческом наместничестве в «Статуе наших душ» – по-моему, здесь он высказывается гораздо более горячо и даже радикально, нежели в других своих трудах. В начале книги он поднимает дискуссию о божественном провидении и свободной воле человека, утверждая в конце ее тот тонкий баланс, о котором мы говорили ранее. Он добавляет следующее любопытное рассуждение о человеческой воле:
«Господь дарует нам свободную волю… и принимает ее как приглашение к Его Воле и Силе Воли и обещает построить наиболее сущностные проекты на этой воле, план, который Он претворял и продолжает претворять в жизнь. Господь создал нашу волю в качестве оказии для сотворения благого деяния или греха, и как основу для награды и наказания, и принимает ее как посланца для направления к добру или злу… Вот почему Господь придает такое важное значение нашей воле и желаниям и устремлениям человечества. Он признает это как условие для конструкции и процветания и этого мира, и последующего, делая это существенной причиной, чем-то вроде волшебного выключателя для мощного электрического механизма, который способен освещать миры»[18].
Итак, здесь Гюлен утверждает, что механизм человеческой воли, установленный Всевышним, есть механизм, который определяет реальности и этого мира, и последующего. Утверждать высшую значимость человеческой воли и действий в мире никоим образом не значит подрывать волю Господа. Ведь, по сути, человеческая воля есть подтверждение и исполнение воли Господа в мире, вот почему отход от гуманности, веры, познания и истин настолько проблематичен. Расстаться со всеми этими вещами значит отречься от выполнения обязанностей ответственного наместника и использовать возможности этого высочайшего поста во имя зла, что повлияет на жизнь на самом глубоком уровне, поскольку сфера ответственности для этого поста включает в себя полностью и этот мир, и последующий, одним словом, всю реальность.
Мы начинаем видеть, таким образом, изначальный тон, который Гюлен использует на протяжении всей книги «Статуя наших душ», – тон страсти и настойчивости, призыв, обращенный к людям, которые примут на себя это наместничество в полном объеме и будут нести на своих плечах весь тот груз ответственности, что неразрывно связан с этой ролью. На протяжении всей книги Гюлен подробно раскрывает черты характера этих наместников, многие из которых мы уже обсуждали подробно в двух предыдущих главах, поскольку, в конце концов, наместники – это «унаследовавшие Землю», «люди сердца» или «идеальные люди». Здесь, однако, мы сосредоточимся на тех чертах характера, которые непосредственно связаны с ответственностью за мир. Одна из этих черт – деятельность, стремление быть человеком действия. Гюлен объясняет:
«Действие есть самый важный и необходимый компонент нашей жизни. Беря на себя определенную ответственность через постоянные действия и размышления, через то, что мы видим какие-то особые трудности и справляемся с ними, почти что, можно сказать, приговаривая себя ко всему этому, пусть даже за счет многого другого, мы всегда должны действовать, прилагать усилия. Если мы не действуем сами, нас уносят волны, созданные движением и действиями других, мы попадаем в водовороты чужих планов и мыслей, и тогда мы вынуждены действовать по поручению кого-то другого. Отстраняясь от действий, не вмешиваясь в происходящее вокруг нас, не будучи частью того, что творится вокруг, и пребывая в безразличии ко всему, мы словно таем, это подобно тому, как лед превращается в воду»[19].
Внимательные читатели уже почувствовали созвучность Гюлена и Сартра по этому конкретному вопросу. Здесь Гюлен определяет действие как самый главный компонент человеческой жизни. Только благодаря действиям мы становимся наследниками Земли, как это описано в предыдущих главах. Только через действия мы создаем сами себя и мир так, как это описано в данной главе. Без действия, т.е. без того, чтобы мы вовлекали себя в деятельность, принимали на себя ответственность за происходящее и переносили страдания, которые неизбежно приносит ответственность, мы отдаемся на волю действий других людей. Этим самым мы отказываемся от роли человека и наместника и вместо этого выбираем жизнь, которую определяют другие, сходную с существованием неодушевленных предметов или животных, которые живут в соответствии с жестко определяющими их действия инстинктами, вместо того чтобы жить выбором и совестью. Наша человеческая сущность теряется, когда мы отказываемся действовать и принимать на себя ответственность за действия.
В другом отрывке Гюлен говорит, что, делая выбор в пользу бездействия (что само по себе, разумеется, является действием, хотя и безответственным), мы выбираем смерть: «Наиболее значимый аспект существования – это действие и усилие. Инерция – это растворение, разложение и иное наименование смерти»[20].
Гюлен говорит, что люди действия принимают на себя многие роли в обществе, «иногда – лояльного патриота, человека идейно-обоснованного действия, иногда – преданного последователя науки и учения, гениального художника, государственного деятеля, а иногда всех их вместе»[21]. Он посвящает целую главу подведению итогов жизни и творчества недавних фигур в турецкой истории. Что отличает и объединяет их всех, согласно Гюлену, так это невероятный покров ответственности, которую они принимали буквально за все. Это звучащий в их совести призыв Бесконечности, что они отвечают за мир и что каждую молекулу своего существа и всю свою энергию они должны отдавать активному служению этому призыву. Далее Гюлен объясняет:
«Их ответственность такова, что все появляющееся в сфере внимания и сознательной воли любого индивидуума не остается вне их сферы внимания. Это ответственность за бытие и события, природу и общество, прошлое и будущее, за мертвых и живых, молодых и старых, грамотных и неграмотных, управление и безопасность… за все и за всех. И они, разумеется, чувствуют боль всей этой ответственности в своем сердце. Эта ответственность ощущается как сводящий с ума трепет, отчаяние души, и она вечно требует к себе внимания… Боль и страдание, возникающие вследствие осознания этой ответственности, если только они не временные, – это молитва, обращение, на которое нет отказа, это сильный источник дальнейших альтернативных проектов, это нота, острее всего взывающая к душам, которые остались чистыми и неиспорченными»[22].
Это необыкновенный отрывок. Во-первых, давайте отметим сферу ответственности: «все и вся», включая прошлое и мертвых. Ничто из того, что может быть осознанно и прочувствованно, не остается вне этой сферы ответственности. Если мы можем думать о чем-либо и это реально (это не что-то, рожденное нашим воображением), мы отвечаем за это.
Во-вторых, обратите внимание на страдание, которое является спутником ответственности, на «боль и страдание», которые приходят с осознанием ответственности. В этом отрывке и в других частях этой работы Гюлен говорит о внутренних трудностях, которые приходят, когда человек серьезно воспринимает роль наместника, того, кто унаследовал Землю.
Часто его слова звучат эхом слов Руми, великого поэта XIII столетия, который так красноречиво пишет о боли и страданиях, сопровождающих великую любовь. Руми описывал страстное томление и устремленность к Возлюбленному, которые являются глубоким страданием, но влюбленный все равно не откажется от этого страдания, поскольку любовь Возлюбленного – это причина бытия, душа самой жизни.
Наместники Гюлена – это влюбленные в Возлюбленного, и в этом случае Возлюбленный – это Господь, Господне творение, вся реальность, которая исходит от Бога, это все и вся, и любить Возлюбленного значит отвечать за это.
Это устремление, страдание, содрогание сердца и трепетное осознание того, что этого никогда нельзя избежать, если человек «влюблен». Влюбленный приговорен к этому в качестве влюбленного. Это не препятствие на пути любви. Это само условие такой любви.
Наконец, процитированный выше отрывок показывает, что ответственность есть призывающий к возвращению домой колокол для всех истинных людей, и что когда бы они ни услышали призыв этого колокола сквозь страдание, они приводят в исполнение новые проекты и планы. Гюлен говорит, что ответственные люди так любят эту ответственность, что ради нее они готовы даже отказаться от рая[23].
Созвучность идеям Сартра здесь очевидна, даже если мы признаем, что Гюлен и Сартр формируют свои идеи и труды в рамках абсолютно различных философских систем, – настолько различных, что на первый взгляд кажется невозможным наличие хоть какого бы то ни было созвучия между ними. Что, однако, очевидно, это то, что каждый из них, отталкиваясь от своих и при этом абсолютно отличающихся исходных точек, причем в рамках резко расходящихся мировоззрений, формулируют параллельные взгляды на жизнь человека в мире в том, что касается ответственности человека за мир. И Сартр, и Гюлен отдают свою интеллектуальную энергию тому, чтобы подчеркнуть неотложную необходимость того, чтобы люди принимали на себя ответственность за мир, и чтобы еще и еще раз повторить, что мир всегда был и продолжит быть таким, каким делаем его мы. Так что любой из них – и Сартр, и Гюлен – мог бы быть автором этих слов из «Статуи наших душ»:
«Всякий человек, у которого есть серьезное чувство индивидуальной ответственности, скажет: «Я должен сделать это сам. Если я не сделаю это, в тех пределах, на которые я способен, тогда, вероятно, этого не сделает никто». И он побежит вперед, чтобы первым взяться за это дело, и при этом высоко держать флаг»[24].
Мы должны полагаться на самих себя и на свои силы, и неважно, что мы думаем о них, приходят ли они к нам от Бога, как считает Гюлен, или нет, как полагает Сартр. И мы должны отказаться от ожидания, что кто-то или что-то за нашими пределами сделает за нас нашу работу. Перекладывать нашу ответственность на других означает жить в «дурной вере», если мы используем для описания этого фразу Сартра. Интересно отметить, что она вполне соответствует той оценке, которую дает Гюлен тем верующим людям, которые отказываются брать на себя ответственность: они живут «в плохой вере».
Наконец, завершающая цитата из Гюлена показывает его окончательное видение истинной человеческой жизни и процветания и раскрывает, что же именно должно произойти, чтобы когда-нибудь для всех возник мир добра, истины и свободы, и какую роль играют люди в возникновении этого мира. И вновь дух этой цитаты созвучен духу, если не словам, чувств, выраженных Сартром.
Гюлен пишет:
«Суть в том, что нам нужны гениальные умы с железной волей, которые на таком обширном пространстве, сумеют с достоинством нести титул наместника Бога на Земле и которые смогут вмешиваться в события и бросать вызов нищему духу и мелким мыслям, которые не придают значение чувству ответственности, человеческим ценностям, знаниям, моральности, систематическому размышлению, добродетели и искусству. Нам нужны отточенные умы и железная воля, которые смогут охватить и интерпретировать бытие во всей его глубине и полноте и человека с его материальной и духовной сторонами»[25].
Дух этого высказывания – это храбрость, смелость ответственности. В нашей трусости и плохой вере мы бежим от ответственности за свою собственную жизнь и за весь мир. По причине своего трусливого и мелкого духа мы находим оправдания для себя и виним других за ту ситуацию, в которой оказался мир, или виним Судьбу, или же обстоятельства. А тем временем мир покоится на наших плечах, и мы можем признавать это или нет, или же принять на себя всю ответственность за него. Мир все равно будет покоиться на наших плечах, даже если мы изберем для себя смерть и инертность, жизнь, подобную существованию куска мха, или стула, или камня, т.е. изберем для себя жизнь ниже той, которую предназначил нам Всевышний, или Природа, или Бытие. Подлинная жизнь, пред Богом или в глазах Жизни, – это жизнь ответственности, и те, кто живет ею, испытывают страдания и отчаяние, но это также те создания, которые воистину заслуживают названия «люди».
Они обладают железной волей и храбрым сердцем, которые заставляют их стремиться вперед, несмотря на отчаяние, в постоянно расширяющиеся сферы, ответственности за все и вся. Эти личности – истинные герои человечества, и на их плечах покоится мир. Как утверждают и Гюлен, и Сартр, человеческое общество всегда было и будет таким, каким делаем его мы, люди.
[1] Gulen M. F. The Statue of Our Souls. Revival of Islamic Thought and Activism. New Jersey: The Light Inc., 2005, p. 35.
[2] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 345.
[3] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 346–347.
[4] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 346–347.
[5] То же.
[6] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 358.
[7] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 347.
[8] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 348.
[9] Там же, p. 349.
[10] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 349.
[11] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 367.
[12] Там же, p. 354.
[13] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 355.
[14] Sartre, Jean Paul. “Existentialism” in Basic Writings of Existentialism. Ed. Gordon Marino. New York: The Modern Library, 2004, p. 357.
[15] Gulen M. F. Toward a Global Civilization of Love and Tolerance. New Jersey: The Light Inc., 2004, p. 122.
[16] То же.
[17] Gulen M. F. Toward a Global Civilization of Love and Tolerance. New Jersey: The Light Inc., 2004, p. 124–125.
[18] Gulen M. F. The Statue of Our Souls, p. 15.
[19] Gulen M. F. The Statue of Our Souls, p. 59.
[20] Gulen M. F. The Statue of Our Souls, p. 99.
[21] Там же, p. 68.
[22] Gulen M. F. The Statue of Our Souls, p. 95.
[23] Gulen M. F. The Statue of Our Souls, p. 97.
[24] Gulen M. F. The Statue of Our Souls, p. 154.
[25] Там же, p. 105.
- Создано .